ЗАИМООТНОШЕНИЯ в семьях  строились на   уваже­нии  к  старшим, глава  семьи был почти  всегда  непрере­каемым авторитетом. Этикет требовал безусловного подчине­ния старшим, и если этого не происходило, то виновник на­казывался, а уж   методы наказания   в   каждой   семье были свои.   Деревеньки   на   Ангаре   были   небольшими, все знали друг друга,  и если какой-то подросток прошел и не поздо­ровался со старшими   или, что   было редкостью,     нагрубил, это моментально становилось известно родителям. Виновник наказывался и должен был извиниться перед тем, кого он обидел. В семье дети называли отца обычно «тятенька»,    а мать   «матушка». Только женатые   мужики могли   говорить отцу «отец», а матери «мать». Дочери же до самой старости отца называли   «тятенька» и мать «матушка» пли   «мамень­ка». Взаимоотношения между мужчинами и женщинами были в основном  чистыми  и  целомудренными. Этому  в   немалой степени способствовали   христианская   вера,   воспитание      в семье, основанное на взаимном уважении, и та нравственная атмосфера, которая царила в доме. Все это   не   требовало какого-то   специального полового   воспитания.

Особо надо  остановиться  на религиозных убеждениях ангарца. Все жители бывшей Пичугской волости были  посланными христианами, в волости не было раскольников и представителей других религиозных конфессий. Надо отметить и то, что правительство обращало большое внима­ние на религиозное воспитание и на сохранение устоев православной религии среди переселенцев. Еще в начале XVIII века в одном из указов царя Петра I говорится: «Чтобы нужные люди без покаяния не умирали, отправлять в сибирь белых и черных священников, выбирая для этого людей крепкожительных и учительных и небражников». Закон о религиозном   воспитании   заставляла    правительство строить в местах поселений церкви, часовни, где бы житель мог отправлять   обряды,   удовлетворять   свои      религиозные потребности. В пределах нашего района церкви были в деревнях Пинчуге, Богучанах, Чадобце. В остальных - часов­
ни.  В  Богучанах церковь была кирпичной. По поводу ее
строительства есть справка Красноярского краевого музея
на основании архивных документов Енисейской епархии и
краевого архива, в которой говорится: «Ныне существующий
храм построен  в   1791  году (видимо, начало  строительства)
и освящен в 1795   году. Построен на месте   обветшалой  деревянной   церкви   во имя   Св.   Чудотворца   Николая,   а   сия  церковь в котором году была построена этого дела из   армша не видать. Храм построен кочтом прихожан и сбором посторонних добротных дателей. Здание церкви камен­ная одноэтажная, с таковой же колокольней.  Церковь имеет два престола: главный  во имя  святых  апостолов  Петра
и Павла (летний предел) и во имя Святого Чудотворца Ни­колая». Но в начале тридцатых годов нашего столетия этот
памятник архитектуры XVIII века был разрушен.

Несмотря на заботу правительства о религиозном воспи­тании аборигенов, надо сказать, что их верование не было фанатичным. Видимо, сказывалось и общение с эвенками, их  шаманизмом, особые условия существования  с  более чем двухвековым отрывом от цивилизации,  своеобразие на­селения, пришедшего со всех концов России, среди которого были и такие, что не верили ни в Бога, ни в черта. В упо­мянутой выше справке музея есть выдержка из   отчета   ка­ких-то проверяющих работу церкви в 1913 году. В ней гово­рится: «Религия   богучанцев   ограничивается      выполнением порядов и знанием немногих молитв,  произносимых    часто неправильно. Сильны  здесь   народные  суеверия:   верят в «лесного»,  «водяного»,  «банных»,   «волхиток»,  «шиликунов» И  прочую нечисть.  Народная  медицина  ограничивается  на­говорами. «Дурной сглаз», «порча» и другие пугала нераз­витого ума свойственны  богучанцу в высшей степени.   «Де­ревянный огонь», добываемый трением,  спасает, по мнению богучанцев, от эпизоотии ту местность, где он разложен. Са­ма ангарская природа, тайга да хребты, отвоевать от кото­рых небольшой участок земли стоит больших усилий и по­этому и убог здешний житель, беден     духовно-      Сельский пастырь старается оказать посильное воздействие на духов­ную сторону, беседует с ними с церковного амвона и при всех удобных случаях. Но много еще нужно труда и време­ни, чтобы возделать почву для восприятия доброго семени». Вот такую невеселую характеристику дала Енисейская епархия жителям     нашего района в 1913 году. Возможно, в том, что касается религиозных воззрений ангарца,     и   есть большая доля    правды, но с тем, что его духовный мир был примитивен, согласиться нельзя. Речь  ангарца  была  образ­ной,   богатой, насыщенной   неожиданными      оборотами      и сравнениями.  И, как ни странно,  была грамматически  пра­вильной. Ангарец   никогда не говорил    «евонный» - говорил «его», не говорил «ихний» - говорил «их». Построение предложений было четким   и  ясным.   Конечно,  в  языке   ан­гарца   было много архаизмов,   пришедших   из   древних   вре­мен. Например, глаголы «глянуться» — нравиться, «баять» - говорить,     «ужна»,      «уротчина» — какое-то      задание, «ухожья» - участок поля, леса, кому-то    принадлежащий. В  речи ангарца порой  встречались самые  оригинальные выражения. О человеке, который извора­чивался, ловчил, говорили": «Вот крутится, как     береста на  огне». Ругательства, особенно матерные, не поощрялись,   но порой были самыми неожиданными:    «Эх,  чтобы  тебя подняло, скокуршило да этак бы и зачичеревел»,     что   в   пе­реводе означало:  «Чтоб тебя подняло,  скрючило и так   бы ты и остался». Одним из самых страшных ругательств было проклятье: «Будь ты светом белым трижды проклят». Но к не­му прибегали  в  самых  крайних  случаях,  так как  боялись, что проклятье может действовать на самом деле. Сейчас эта образная речь почти полностью ушла в прошлое, и даже в деревнях у старых людей редко  слышатся  ее отголоски. Находясь в географической изоляции, ангарский крестьянин, не получая почти никакой информации извне, варился он в собственном соку», и как следствие — его кругозор был очень ограничен, и очерчивался тем пространством, в котором он жил. Какие-то весточки приносили заезжие раз в году чиновники по сбору налогов да бежавшие из мест заключения в Иркутской губернии каторжники. И тем не менее в Приангарье и, в частности, в нашем районе созда­лась своеобразная самобытная культура. Из поколения в поколение передавались сказки, былины, песни, легенды, при­несенные сюда переселенцами-первопроходцами. В каждой деревне было несколько человек, которые знали массу сказок, сказаний, былин и песен. На Ангаре их называли «натодельными» сказителями. По свидетельству Антона Антоновича Савельева, студента Петербургского университета, выс­ланного сюда в 1910 году за революционную деятельность, который и здесь занимался сбором фольклора, в деревне Ярки жила Лушникова Анна, которая знала большое коли­чество сказок, былин, песен. (Савельев после революции ра­ботал в Красноярском музее, а в конце двадцатых годов ни уехал в столицу, и его материалы, собранные на Анга­ре, находятся в государственном Историческом музее в Москве).

В 1989-90 годах у нас в районе работала фольклорная экспедиция Бурятского института общественных наук Сибир­ского отделения Российской Академии наук (СОРАН), ру­ководимая кандидатом искусствоведческих наук Р. П. Матсовой. Руфниа Прокопьевна была поражена тем, что среди собранного экспедицией материала встречались буквально уникальные песни и сказы, уходящие своими корнями к далеким периодам нашей истории. Уместно сказать, что большое количество этого уникального материала было запи­сано со слов внука Анны Лушнпковой, Иннокентия Андрее­вича, к сожалению, недавно умершего. Следует признать, что в результате легковесного отношения к своей истории мы потеряли массу уникального фольклорного материала, ведь он, пришедший сюда вместе с первопроходцами, хранился в памяти народной и передавался из поколения в поколение, претерпевая определенную трансформацию. Один из членов экспедиции задал вопрос: «А почему здесь не встречаются старинные книги?» Вопрос имел, возможно, двоякое значе­ние. Первый, может быть, корыстный - «охоту» за древни­ми книгами, имеющими огромную ценность. А второй, действительно, недоуменный: в самом деле, почему? Да толь­ко лишь потому, что это был край поголовной неграмотности и все, что происходило в жизни, не записывалось, а пере­давалось и фиксировалось в человеческой памяти, вот поэ­тому потеряны многие вехи в истории освоения русскими наших мест.

ЕРНЕМСЯ на какое-то мгновение хотя бы в середину XIX века. Зимний вечер. В горнице собрались на поси­делки, мерно жужжат веретена, женщины прядут пряжу, постукивает ткацкий станок—«кросна», хозяйка ткет холсты. На улице воет вьюга или трещит мороз, но в избе тепло, потрескивает в каганце лучина- Вдоль стен сидят женщины, делая свое дело, негромко переговариваются, перебирая со­бытия прошедшего дня. У печи расположились мужики — чинят сбрую или шьют обувь, на полатях лежат ребятишки, на печи покряхтывают старики. Вот кто-то потихоньку на­чинает песню, ее подхватывают, и она звучит все громче и громче. Песен пели много, они, привезенные из разных углов страны, были различны по тематике, по напевности, а некоторые своими корнями уходили в глубокую древ­ность, в дохристианский период. Хотя бы такая, как «Во ле­су было во орешнике», где на фоне развертывающейся лю­бовной драмы обиженный жених говорит: «Я коня своего в жертву Богу принесу- Богу чистому, Богу милостиву — ясну солнышку. Изурочь (напусти порчу), ясно солнышко, ты на врага моего». Видимо, эта песня была сложена еще тогда, когда славянские племена поклонялись Богу — Солнцу. Не­мало было тюремных песен, принесенных бежавшими по Ангаре каторжниками: «Надоела мне эта решеточка», «Сол­нце всходит и заходит», «Ланцов из замка убежал». Но основной тематикой песен была извечная тема любви и связанных с ней страданий: «Скатилось колечко», «Лучи­нушка», «Не сиди ты, девица, поздним вечером», «Во кур­гане» и множество других. Были и песни, возникшие уже тут, в Сибири. Например, такая, как «Распрокляты вы, таежны комары».

Песни сменялись рассказами, сказками, бывалицами, Рассказывали о каких-то неведомых краях, о царях и ца­ревнах, и люди понимали, что за этими сопками и лесами есть еще неведомый для них мир. Среди бывалицин преоб­ладали те, в которых говорилось о своем житье-бытье. Особой популярностью пользовались рассказы о нечистой силе, леших, «волхитках» — этой разновидности нечистой силы, обитающей, кажется, только на Ангаре. (Кстати, срав­нивают «волхвы» - жрецы, служители языческого культа у древних славян и «волхиты» и «волхитки» — нечистая сила, бегающая по ночам особенно в «страшные», крещенские вечера).

В бывалыцинах, связанных с охотой или рыбалкой, часто встречались рассказы о бродящей по тайге красавице-тунуске, которая обладала колдовскими чарами и, встретив которую, охотник забывал и о доме, и о семье. Эту сказку, в основе которой лежал эвенкийский эпос, услышал во вре­мя своих скитаний по Сибири Вячеслав Шишков и ввел кра­савицу-шаманку под именем Синильга в свой роман «Угюм-река».